National Identity in Russia from 1961 : Traditions & Deterritorialisation
Anna Kushkova
Food Consumption in Late Soviet Culture
State-Rationed Supply and Ethnic Traditions
Тема 1: Повседневный опыт «социалистического распределения»: советская система «продовольственных заказов».
Исследование посвящено одной из «фокальных» точек советской повседневности распределению товаров и услуг в условиях нерыночной экономики. Объектом исследования является потребительский опыт представителей разных социальных слоев населения, отличающихся разной степенью «доступа» к товарам и услугам; стратегии адаптации к условиям дефицитарной экономики (как на индивидуальном, так и на коллективном уровне напр., семья, круг знакомых, «трудовой коллектив»).
Основные аспекты, которые планируется обсудить в исследовании, таковы:
Как представляли себе «рядовые» граждане механизм действия социалистической экономики? Насколько подобная «повседневная» точка зрения отражает те экономические процессы, которые происходили в то время?
Какова была «карта» распределения «заказов» по различных предприятиям и организациям города? В чем состояли отличия в механизмах распределения? (где-то их не было вообще, где-то они были регулярными и частыми, где-то выдавались лишь по большим праздникам).
Типология полузакрытого распределения продуктов от закрытых распределителей в наиболее престижных организациях (напр., министерства) до «столов заказов» по месту жительства.
Какие продукты из «заказов» рассматривались как «дефицитные»? Помимо отсутствия тех или иных продуктов в свободной продаже, какие символические аспекты влияли на формирование представления о «дефицитном»?
Насколько само название «заказы» отражало возможность выбора людьми тех или иных продуктов? Что происходило с продуктами, которые давались «в нагрузку», или по какой-либо причине были не нужны в хозяйстве (практики обмена, продажи, спекуляции). Существовали ли, и если да, то какие способы индивидуального выбора, и, следовательно, маркирования своего социального статуса в рамках господствующей системы потребления?
Практики получения заказов на работе: как изменялось расписание работы в те дни, когда «приходили» заказы? (назначение ответственных за заказы, участие сотрудников в разгрузке, жеребьевке, обмене продуктами; сокращение рабочего дня в случаях доставки скоропортящихся продуктов).
Отношения, в том числе конфликтные, по поводу распределения заказов; представления о том, кто получает большие и лучшие «куски» (напр., администрация, члены профкома, ответственные за распределение заказов); представления о «справедливости» при распределении (напр., составление списков тех, кто почему-либо не участвует в жеребьевке, или, наоборот, кто по тем или иным причинам имеет преимущество; исключение из претендентов тех, кто получил заказ в предыдущий раз; участие в жеребьевке за отсутствующих (больных, находящихся в командировках, и пр.); ссоры и обиды по поводу распределения).
Язык говорения о продовольственных «заказах» (напр., «продавать» «давать», «выбрасывать», «покупать», «брать», «доставать», «добывать» и т.д. вместо «купить»; какие представления стоят за этой терминологией?). Фольклор «продовольственных заказов»: наиболее яркие истории о «добывании» продуктов.
Роль «продовольственных заказов» в бюджете семьи. Бывало ли так, что продукты, полученные по линии «заказов» становились не столько добавкой к обычному рациону, но и главным источником нормального питания семьи? В какие годы/ когда это происходило?
Упоминался ли факт того, что кто-то в семье получает «заказы» при оценке ее «благосостояния»? Влияло ли то, что кто-то в семье получал «заказы» на работе или был «приписан» к тому или иному «столу заказов» (например, ветераны, инвалиды, блокадники) на формирование семейной иерархии? Как называли людей, получающих «заказы» (напр., «добытчики», «кормильцы» и под.)?
Можно ли говорить о том, что подобная полузакрытая система распределения, когда «право доступа» к продуктам питания определялось такими факторами, как место работы или принадлежностью к «льготной» группе потребителей, формировала социальную иерархию в обществе? Если да, то отражалось ли это как-то на повседневных практиках общения (приглашение или не приглашение в гости в определенные дома, приготовление особой пищи в «демонстрационных целях («for display»), рассказы о «хорошей работе», где дают много заказов и под.)
Часто ли тема продовольственных заказов затрагивалась в «кухонных» разговорах с друзьями и знакомыми (например, при обсуждении темы «работа»)? Входило ли в представление о «хорошей работе» то, что на ней дают хорошие заказы, или просто часто дают заказы? Политизировались ли эти разговоры, т.е. служили ли они толчком к разговору о «преимуществах социалистического строя» и под.?
Каково отношение информантов к их собственному опыту «социалистического распределения»? (что доминирует в их рассказах ностальгия, ирония, досада, гордость, повышенная эмоциональная реакция вообще и почему?)
Чем можно объяснить выраженный ностальгический дискурс в размышлениях людей об этом опыте? Обладает ли опыт выживания в социалистической системе распределения каким-либо «отложенным эффектом», т.е. влияет ли он на их теперешнее потребительское поведение? (в частности, в том, что касается качества и количества потребляемых товаров и услуг; в определении объектов потребления «идентифицирующих» социальных статус человека, в представлении о льготах и привилегиях, в силе влияния западных образцов на индивидуальное и коллективное потребление, и т.д.).
Тема 2: Этническая традиция питания в период «развитого социализма»: еврейская еда города и «местечка».
Разрушение «традиционной» еврейской культуры питания во многом уже произошло к 70м годам прошлого века, и многое из того, что касалось кухни, воспринималось если не как экзотика, то по крайней мере как маркированные элементы, сами по себе выводящие те ситуации, в которых они появлялись, из ряда «повседневного». Однако именно это и могло создавать ситуацию, когда этническая еда становилась чуть ли не единственным маркером этнической идентичности.
В рамках данной темы будут затронуты такие вопросы, как: этнические маркированные элементы городской еврейской кухни рефлексия информантов по поводу «настоящей еврейской еды»/ «еды, которую готовила бабушка» и их собственной кулинарной практикой; когда готовилась еврейская еда в домах у информантов (домашние праздники, «общие советские» праздники, даты, имеющие отношение к еврейскому календарю); проводила ли еврейская еда раздел между частной и общественной жизнью (т.е. готовили ли ее только для «своих» или открыто, для любых гостей?) и пр.
Тема
планируется
как
сравнительная,
при работе
над ней будут
привлекаться
материалы,
собранные в
бывших «местечках»
Украины. Это
связано с тем,
что, во-первых,
предки
многих из
наших
информантов
в свое время
приехали из
этого
региона, и,
следовательно,
их домашние
кулинарные
практики
могут
содержать
более «традиционные»
элементы
этнической
кухни, а во-вторых
с тем, что «еда
местечка» в
представлении
информантов
часто
является
неким «эталоном»
еврейской
кухни, в
отношении
которого
осмысляется
собственный
кулинарный
опыт.
«Проникая
за серую
пелену»: заметка
об
эмоциональном
аспекте
рассказов о
советском
дефиците
Этот небольшой текст представляет собой несколько наблюдений над тем, что можно назвать «экономией эмоций» в рассказах об опыте выживания в условиях позднесоветского продовольственного дефицита (1960-начало 1990-х годов). Как показали наши интервью (на данный момент их собрано около 50), дефицит времени «развитого социализма» является общим нарративным «топосом памяти», значимым для нескольких поколений людей как при осмыслении своего советского прошлого, так и позднейшей социальной траектории. Наши сегодняшние рассказчики люди разного возраста и социального статуса, имеющие разные «потребительские возможности» и не обязательно совпадающие политические взгляды. Тем более примечательно то сходство эмоций, или «потребительских субъективностей», которые реконструируют рассказчики по отношению к самим себе 30-40 лет назад или испытывают сейчас, в частности, в процессе интервью. Остановимся на нескольких таких моментах.
Первый из них имеет отношение к практике распределения т.н. «продовольственных заказов» (вернее, к сегодняшней реконструкции этого восприятия). Система «заказов» начала складываться приблизительно в конце 1960-х начале 70-х годов на части предприятий и учреждений крупных городов СССР. Распределение заказов носило иерархический характер (с одной стороны, снабжались наиболее «ценные» города, с другой уже на самих предприятиях заказами обеспечивалось в первую очередь руководство, в то время как рядовые работники нередко вынуждены были «разыгрывать» желанные наборы) и предполагало обязательное приобретение зачастую ненужных человеку продуктов (т.н. «нагрузки») как условие покупки «дефицита».
Изначально
нам казалось,
что сам
феномен
заказов (когда
того, что
давали,
нельзя было
купить в
магазинах за
деньги, или
для этого
нужно было
долго стоять
в очереди; или
то, что кому-то
они были
доступны, а
кому-то нет и
под.), как и
сами
практики их
распределения
(особенно в
ситуации «нехватки
на всех», что
могло
порождать и
порождало
зависть в
небольших «трудовых
коллективах»),
должно было
связываться
у людей с
чувством унижения,
даже если бы
они не были
готовы
рассказать о
нем открыто.
Тем не менее,
абсолютное
большинство
наших
информантов,
даже если в
целом они
относились к
позднесоветскому
времени как «унизительному»,
утверждало,
что при
получении
заказа
никакого
унижения не
испытывали, и
что процесс
этот
сопровождался
лишь ничем не
омраченной радостью,
а также гордостью
от осознания
себя «добытчиком»
и «кормильцем»;
нередко в
подобных
описаниях
нередко
можно
различить и «агональные»
обертона (кому-то
не досталось,
а я получил!):
Прихожу,
беру свой
заказ, и счастливая
иду домой с
бутылкой
масла
вот
это вот всё»
(Ox/AHRC-SPb-07.
PF13-АК.
БЖВ) (тж. Ox/AHRC-SPb-08.
PF29-АК.
ХИФ; Ox/AHRC-SPb-08.
PF31-АК.
ЛИЛ; Ox/AHRC-SPb_08.
PF41-AK.
МЕЛ; Ox/AHRC-SPb-08.
PF44-АК. КЕИ и
др.), или:
«Нет, ну эти наборы, они не только были телесной пищей, они на 90% были просто духовной пищей. Люди этим жили, это был азарт, они с таким наслаждением несли эти наборы домой, то есть как добытчики » (Ox/AHRC-SPb-08. PF25-АК. ГЛЯ) (тж. Ox/AHRC-SPb-08. PF25-АК. БИС; Ox/AHRC-SPb-07. PF11-АК. ЛАЛ; Ox/AHRC-SPb-08. PF23-АК. ННВ; Ox/AHRC-SPb-08. PF31-АК. ЛИЛ и др.).
Эта особая «советская гордость», как и чувство глубокой признательности руководству своего предприятия, организовавшему систему заказов (в некоторых интервью об этом говорилось чуть ли не со «стокгольмскими» интонациями!) объясняется, конечно, не только тем, что альтернативой заказам было бесконечное стояние в очередях, делавших добывание продуктов «повседневном подвигом», или риск остаться без тех или иных продуктов вообще. Вероятно, важным для понимания эмоционального отношения к практикам распределения заказов является то, что можно называть малой степенью «политизированности» этого явления как одного из элементов плановой экономической системы того времени:
Q: А она [система заказов] не связывалась с «процветающей плановой экономикой «развитого социализма»?
А: вообще связывали, но это никогда, мне кажется, никогда не касалось того конкретного заказа, который достался вчера <...> То есть это было всё нечто совершенно безобидное, ну, и к празднику... (Ox/AHRC-SPb-07. PF10-АК. САВ).
Помимо того, что идеологический компонент многих практик позднего социализма вообще был значительно слабее, скажем, того, что было в 1920-30 гг., отношение к заказам, видимо, определялось представлением дефиците как о некой экономической данности: «Ну, это было частью этой системы а чего от нее можно было ждать?.. Тут никаких иллюзий у нас не было» (Ox/AHRC-SPb-08. PF17-АК. ЧМП). В рамках этой данности получение заказов и могло восприниматься как «должное» и как «социальное благо» (н-р, Ox/AHRC-SPb-07. PF13-АК. БЖВ; Ox/AHRC-SPb-07. PF10-АК. ИАИ; Ox/AHRC-SPb-07. PF13-АК. МИВ; Ox/AHRC-SPb-07. PF13-АК. МВФ; Ox/AHRC-SPb-07. PF2-АК. ВТА и др.) а вовсе не как «подачка» или «брошенная кость» (Ox/AHRC-SPb-08_PF46-AK. КЮВ; Ox/AHRC-SPb-08. PF17-АК. ЧМП). Тем более, что поводов как для недовольства, так и для унижения в то время хватало и без того: «мне кажется, что это был наименее вот, в смысле политизированности мне почему-то кажется что это был наименее такой травматичный вариант. Можно себе представить такие ситуации, допустим, посылка на овощебазу, там, работать, или что-то, вот, там скорее больше каких-то унизительных каких-то » (Ox/AHRC-SPb-07. PF10-АК. САВ).
Несомненно, в рассказах о победах в битве за «добывание» продуктов; о многочисленных ухищрениях, к которым люди для этого прибегали; о «пиетете», с которым относились к добытым «трофеям» и т.д. часто присутствует доля (само)иронии. Создание иронической дистанции по отношению к опыту по сути травматическому, каким был советский продовольственный дефицит в целом, безусловно является одним из способов преодоления последствий этого опыта. Создание такой дистанции, очевидно, началось непосредственно в то время, когда этот дефицит был повседневной реальностью (вспомним шутки про «длинное, зеленое, пахнет колбасой» или про человека, просящего взвесить ему в магазине «полкило еды»). В этом смысле не случайно, на наш взгляд, что современные воспоминания о выживании «при дефиците» часто преподносятся как нечто «смешное», как юмористический рассказ хотя, возможно, и с элементами «страшилки». Приведем несколько примеров таких текстов от кратких до более развернутых:
* « мне еще не доставало партийного стажа до одной бутылки кукурузного масла. [смеется] Ее только в 50 лет давали Давали бутылку кукурузного масла если был партийный стаж 50 лет в партии » (Ox/AHRC-SPb-08. PF31-АК. ЛИЛ);
* «Однажды я читал лекцию в каком-то райкоме, первому секретарю райкома это очень понравилась, он велел мне мне выдали там, продали, по госцене 5 килограмм хека И когда я принес его своей теще, царство ей небесное, то у ней первый раз на мой взгляд в глазах мелькнула мысль что это не полный мезальянс. [смеется] Что есть какой-то толк» (Ox/AHRC-SPb-08. PF31-АК. БЛС);
* « повадился к нам еще ночью какой-то с молочного комбината водитель приезжать, и приносил нам ну, воровал, наверное, творог, и молоко, и сметану. Ну, не знаю, какая-то левая была значит, привозил в полиэтилене, а полиэтилен этот на следующую ночь ему надо было отдать, чтобы он новый творог в нем привез! Этот полиэтилен мы мыли в туалете, в грязной раковине, это был вообще кошмар!!! [смеется] Сейчас полиэтилен рулонами, а тогда это был дефицит, и вот мы его мыли, в раковине, с мылом, под холодной водой!!! Жирный полиэтилен!! А этот творог мы его там сами развешивали по маленьким полиэтиленовым мешочкам.. развешивали ночью причем. Вот, а утром предлагали ну, и все раскупали и поскольку я руководил развеской, то есть, участвовал в развеске, я себе сверху брал творог [смеется]» (Ox/AHRC-SPb-07. PF25-АК. ГЛЯ).
При том, что воспоминания о более ранних продуктовых лишениях (блокадные, военные вообще) могут фигурировать в рассказах о позднесоветском продовольственном дефиците в качестве контекста восприятия и интерпретации, именно они могут порой создавать и дополнительный комический эффект:
* [о том, как возили продукты из больших городов] «Но самое тяжелое, конечно, для меня было привезти мясо И тут я была в полной растерянности, и опять этот могучий народный опыт это если бы не он, так это всё, пропасть. А кто-то тоже, из ближайшего окружения вспомнил это.. я думаю, что это фольклорные дела, истоки-то чисто фольклорные, но они помогали. Потому что вспомнили, что в свое время, во время войны, когда нужно было в каком-то партизанском отряде сохранить мясо ну, уверяли, что это, вот, опыт действительно, людей, которые прошли, да? через это. Значит, существовал такой способ. Нужно было не просто, там, вырыть яму, да, а крапивой в крапиву заворачивали мясо, значит, вот, надо было в Питере искать крапиву» [смеется] (Ox/AHRC-SPb-08. PF17-АК. ЧМП).
Подобных рассказов, при исполнении которых рассказчик смеется сам и ожидает смеховой реакции слушателя, было записано очень много; вот только некоторые зачины или концовки таких рассказов: «я вам еще смешнее расскажу » (Ox/AHRC-SPb-07. PF25-АК. ГНВ), «это было ужасно смешно » (Ox/AHRC-SPb-07. PF10-АК. САВ); « ну, в общем, это смешно сейчас вспоминать, но, в общем, такие времена были» (Ox/AHRC-SPb_08. PF41-AК. МЕЯ) и пр.
Видимо, в этом случае мы имеем дело со специфической стратегией нарративного преодоления «страшноватенького» советского опыта, проникновения за «серую какую-то пелену» (Ox/AHRC-SPb-07. PF10-АК. САВ), отделяющую информантов сегодняшних от тех, кем они были несколько десятилетий назад.
Конструирование образа удачливого «добытчика» и «кормильца семьи», с присущими этому образу мотивами доблести и геройства; рассказы о необыкновенном везении при разыгрывании продовольственных заказов и об иногда поистине трикстерских способах «доставания» отсутствующих в магазинах продуктов все это задает одну из важных эмоциональных доминант нарративизации советского прошлого, которую можно назвать «анекдотической». Несомненно, она не является единственной но, возможно, одной из наиболее «доступных» для восприятия тех, кто не имеет опыта жизни в «зрелом социализме».
Возможно, именно эта «анекдотическая» составляющая имеет некоторое отношение к современному явно пародийному «псевдо-ностальгическму» дискурсу, эксплуатируемому во всевозможных «советских» ресторанах, предлагающих блюда с названиями типа «Развалины коммунизма», «Обед Генсека» и пр., в квази-аутентичных продуктовых брэндах, а также в иных «игр[ах] с тоталитарным китчем» (С. Бойм. Общие места. Мифология повседневной жизни. М.: НЛО, 2002: 296).